Граф Монте-Кристо

 

I

«27 февраля 1815 г. дозорный Нотр-Дам де-ла-Гард дал знать о приближении трехмачтового корабля «Фараон», идущего из Смирны, Триеста и Неаполя, миновав замок Иф».

Море шепталось, печальных предчувствий полно.
Белый корабль. Порывы восточного ветра…
Боже мой, Боже мой, как это было давно!
Как это было давно, да и было ли это?

Страшные сны воскресают, их поступь легка:
Пена и брызги, соленая терпкая влага.
В шумном порту каталанка ждала моряка,
И от доносов, увы, не краснела бумага.

Быстрый арест, приговор и четырнадцать зим
В нескольких милях от прошлого, злясь и страдая,
С мыслью одной: «Все могло и должно быть иным».
Брошенный в бездну за восемь мгновений до рая.

Море беснуется, чайки тревожно кричат,
Доски причала скрипят, еле выдержав натиск.
Я не хотел, но я все же вернулся назад -
На этот выцветший берег измен и предательств.

Здравствуй, реальность! Твой облик обыденно сер,
Блеклый корабль, рассекающий волны седые,
И, провожая его, Мерседес де Морсер
Нервно прошепчет чужое короткое имя.

Грустно вздохнет: «Сколько небом мне было дано,
Здесь я любила, ждала и считала рассветы.
Боже мой, Боже мой, как это было давно!
Как это было давно, да и было ли это?»

 

 

II

Мерседес и Эдмон

 

«Красивая молодая девушка, с черными, как смоль, волосами, с бархатными, как у газели, глазами… Руки ее, обнаженные до локтя, покрытые загаром, были словно скопированы с рук Венеры Арльской».

Он сидел, и она сидела.
Он молчал, и она молчала.
Солнце яблоком в небе спело,
В море шпаги-лучи вонзало.

Теплый цвет бархатистой кожи,
Под прозрачной накидкой плечи.
Милый юноша, ты не сможешь
Позабыть этот долгий вечер.

Видишь, воспоминаний сколько!
Как глаза от ресниц крылаты.
Эти волосы - мягче шелка,
Эти губы - алей заката.

Возвращайся сюда назавтра,
Распахни знакомые двери,
Обещай, не скупись на клятвы,
Она хочет тебе поверить.

В домотканое покрывало
Жаркий ветер упал, танцуя.
Он молчал, и она молчала
От нежданного поцелуя…


III

Рыбак Фернан

 

«Мерседес, если ты меня полюбишь, я попытаю счастья. Ты принесешь мне удачу - и я разбогатею… Десять лет я мечтаю о том, чтобы стать твоим мужем, Мерседес, я не могу потерять эту надежду, которая была единственной целью моей жизни!»

 

Я люблю тебя, Мерседес!
Я тебя позабыть не в силах!
Хочешь, звезды сорву с небес,
Чтоб, как серьги, в ушах носила?

Я готов предавать и лгать,
Унижаться, на брюхе ползать,
Свою жертву с кинжалом ждать,
Как разбойник, порою поздней.

Этот мир из конца в конец
Я пройду, утомленный путник,
Чтоб построить тебе дворец,
Где играют флейты и лютни.

Так хочу, чтоб навек вдвоем, -
На руках тебя, к небу, выше!
Я люблю тебя! Вот мое
Оправданье перед Всевышним!


IV

Бумага

 

«Как подумаешь, - сказал Кадрусс, ударяя рукой по бумаге, - что вот этим вернее можно убить человека, чем подкараулив его на опушке леса! Недаром я пера, чернил и бумаги всегда боялся больше, чем шпаги или пистолета».

 

Бумага бесстыдна, она не краснеет -
Бесстрастный белый аббат.
Молчит и терпит, так как имеет
Тлетворный чернильный яд.

Она – оружье, страшнее шпаги,
Страшнее пули в упор.
На пьедестал возведут бумаги
И вынесут приговор.

Острым пером, словно клювом выклюй
Тех, кто мешать посмел.
Мы белым бумагам вверять привыкли
Множество черных дел.


 

V

Мене, текел, перес

 

«И вот что начертано: мене, мене, текел, упарсин. Вот и значение слов: мене - исчислил Бог царство твое и положил конец ему; текел - ты взвешен на весах и найден очень легким; перес - разделено царство твое...» (Дан. 5:25-28).

 

«Громкое рыдание вырвалось из его груди. Накопившиеся слезы хлынули в два ручья. Он бросился на колени, прижал голову к полу и долго молился, припоминая в уме свою жизнь и спрашивая себя, какое преступление соверши л он в своей столь еще юной жизни, чтобы заслужить такую жестокую кару!»

 

Связанны руки, так крепок жгут.
И молчалив конвой.
Но, слышишь, любимая, люди лгут -
Я скоро вернусь домой…

 

Оборвалось!
Будто камень в пруд,
Лишь по воде круги.
И словно волки добычу ждут,
Где-то мои враги.

Не называя своих имен,
Злобу храня в груди…
Кажется, - это кошмарный сон.
Господи! Разбуди…


VI

Замок Иф

 

«Я хочу видеть коменданта - сказал Дантес.

- Если вы будете приставать ко мне с этим, я перестану носить вам еду.

- Ну, что ж, - отвечал Эдмон, - если ты перестанешь носить мне еду, я умру с голоду, вот и все…»

 

Я не знал, что мир этот глуп и лжив, -
Сдохнуть от гнетущей тоски.
Вечное чистилище - замок Иф -
Отпускает людям грехи.

Тьма и ужас, будет и зрячий слеп.
О свободе думать - не сметь!
Погребенный заживо в душный склеп
Здесь, где избавление - смерть.

Ни склонить колен, ни прочесть молитв,
Обречен, отчаяньем пьян.
Каравелла горестей - замок Иф.
Я НАВЕКИ твой капитан.

Без суда! О, Боже! Закон суров.
Если б можно с высоты - вниз!
Но следят за мной изо всех углов
Красные глаза рыжих крыс.

Новый день, как яд, до конца испив,
Слушаю чужие шаги.
Черное чудовище - замок Иф -
В окнах прутья, словно клыки.

Разжевали солнце, наелись всласть,
Лишь объедки света отдав.
Даже тишина здесь имеет власть -
Колдовской бесшумный удав.

Голову в тиски и насилу жив.
Тишина играет, шутя.
Колыбель безумия - замок Иф!
Я - твое больное дитя.


VII

 

Молитва

 

«Дантес истощил все человеческие средства. Поэтому он обратился к Богу. Он вспомнил молитвы, которым его учила мать, и нашел в них смысл, дотоле ему неведомый; ибо для счастливых молитва остается однообразным и пустым набором слов, пока горе не вложит глубочайший смысл в проникновенные слова, которыми несчастные говорят с Богом».

 

Отче наш, сущий на небеси,
Спаси! Спаси! Спаси!

Новою пыткою каждый час

Жалуясь и прося

Радуйся Мария

За всех за нас

Плачущих радуйся

В какую сторону мне кричать?!
Я себя не вижу, тем более - Бога!
О, Господи! Избавь от лукавого…
Палача,
От друзей лукавых, их слишком много…

Всей своей верой наружу рвусь,
Приговор - клеймом к оголенной коже!
Мария, Господь с тобою, пусть
Будет и со мной тоже.

Боже, за что безвинного судят?
На годы долгие, на годы! НА ГОДЫ!
Да будет воля Твоя, да будет
Воля в том, чтоб мне дать свободу.

И оставь нам долги наши,
И оставь нам долги наши,
И оставь нам ДОЛГИ наши,
Оставь…
Как мой путь страшен.
Конвоиры идут вдоль башен…
Плачу, мучаясь счастьем вчерашним,
Нереальностью брачных клятв.

Отче, наш сущий на небеси,
Спаси! Спаси! Спаси!


VIII

Боже, сохрани мне память

 

«Боже, сохрани мне память - вот единственная молитва последних лет в этой темнице. Я уже не молил о свободе, я молил о памяти, я боялся сойти с ума и все забыть…»

 

 

Боже, сохрани память мне…
Ночь, не разгибаю колен.
Я почти не помню того, что вне
Этих ужасающих стен.

Все вокруг безумьем заражено,
Не в тюрьме, а в бездне живя,
Кажется, я тело свое давно
Поменял на тело червя.

Копошусь впотьмах - нелюдим и зол,
За ошибки чьи-то плачу.
Я скребу ногтями холодный пол
И почти все время молчу.

Каменный колодец. Лежу на дне.
Каждый день, как сон наяву.
Боже, сохрани память мне…
Я не верю, в то что ...живу!

 

 

IX

 

Свобода

«С оглушительным шумом он вонзился, как стрела, в ледяную воду и испустил было крик, но тотчас же захлебнулся. Дантес был брошен в море, и тридцатифунтовое ядро, привязанное к ногам, тянуло его на дно…»

Наконец-то, скорей, без замков и цепей!
Пушки, вы в мою честь палите!
Я прошу об одном, хоть заманчиво дно,
Но, Господи, дай мне выплыть!

Пусть вода холодна и земля не видна,
Но свобода нужна мне крайне!
Ты услышал и спас, но сегодня, сейчас
Дай мне сил и удачу дай мне!

Как изменчива жизнь, отдохнул и держись,
Вновь удар и нежданный выпад.
Средь измен и врагов и взведенных курков
Я молю Тебя, дай мне выплыть!

Сотни новых молитв, пусть я всеми забыт,
Но мой путь до конца не выпит.
Я кричу: «Сохрани! От клинка и петли,
Сквозь отчаянье дай мне выплыть!»

Как надежда слаба, за волною волна,
Но… лучше так, чем в тюрьме выгнить!
Я прошу об одном, пусть заманчиво дно,
Но, Господи, дай мне выплыть!


X

 

Преображение

 

«Прощай человеколюбие, благодарность… Прощайте все чувства, утешающие сердце! Я заменил Провидение, вознаграждая добрых… Теперь пусть Бог мщения уступит мне место, чтобы я покарал злых!»

 

Видно так суждено, и моя стезя -
Пить из этой горькой и страшной чаши.
Но слова, которых сказать нельзя,
Прорываются в горло свистящим кашлем.

Я вернулся - не узнанный! Пришел
Обличать и вершить правосудье смерти.
Я отмерю вам злейшее из тысячи зол,
Навсегда со мною бичи и плети.

Ни одной слезинки - глаза сухи.
Пожил в каменной клетке, и сам стал камнем.
Я пришел чужие карать грехи,
А любовь, любовь теперь не нужна мне.

Для безвинных - ангел и благодать,
Для виновных - мрачный разверзну тартар.
Видно так суждено - не надеясь, ждать,
Чтоб чужую жизнь разыграть на картах.


 

XI

Граф и Гайде

 

«Он сидел, и она сидела…» (Ксения Сальникова).                                 

 

Он сидел, и она сидела…
Стены комнаты в красной гамме.
Он смотрел, а она не смела
Даже встретиться с ним глазами .

На обивке роскошных кресел
Четко виден узор драконий,
Попурри из прощальных песен
Пели ангелы на плафоне.

Жизнь казалась - ничтожно малым,
Чем-то краденным и никчемным.
Он молчал, и она молчала
Безнадежно и обреченно.

В мимолетных и жарких взорах,
В каждом жесте ее сквозили
Красота и печаль, которой
Лишь богинь наделял Вергилий.

Вздохи падали и не молкли,
В неживой тишине тонули.
А снаружи прижались к окнам
Крылья демонов и горгулий.

Мир сжимался - пустой и мелкий,
Чтобы выплакать - слез не хватит!
Уже дважды встречались стрелки
На серебряном циферблате.

Невесомая тьма ворвалась
Внутрь комнаты в красной гамме…
Он ушел, а она осталась,
Закрывая лицо руками.

В вазе матовой хрупкий ирис,
Как любви, ожидал рассвета.
Они оба друг другу снились,
Но признаться боялись в этом.


XII

 

Гайде

 

«Зачем ему понимать меня? Он - господин, а я невольница, он вправе ничего не замечать!»

 

Я - невольница, ты - господин. Все просто.
Я - трава у дороги, а ты - ты звезда в небе.
Сорок весен твоих, восемнадцать моих весен,
Два различных пути, и у каждого свой жребий.

Мне любить и молчать, и глаза опускать кротко.
А тебе - о пустом говоря, проходить мимо.
Из каких паутин этот горестный мир соткан?
Невесома надежда моя и почти мнима.

Ты прикажешь счастливою стать - в тот же миг стану.
Улыбнусь, засмеюсь - ты во всем над рабой властен.
Но от жалости небо вожмется в мои ставни,
И заплачет Господь, посмотрев на мое «счастье».

Ты прикажешь мне жить - и я встречу восход солнца,
Позавидую птичьим порханиям и пареньям.
Я - стеклянная кукла с уделом канатоходца,
Я - фарфоровое дитя на твоих коленях.

Безразлично и монотонно текут будни,
Как пожизненно заключенный - душа плачет.
Ты играешь мной, я играю тебе на лютне.
Я - невольница, ты - господин. И нельзя иначе!


 

XIII

 

Молитва

 

«Как я поступлю с Альбером, Максимилиан? Так же верно, как то, что я вас вижу и жму вашу руку, завтра утром я убью сына Мерседес. Вот как я с ним поступлю.

Моррель пожал руку Монте-Кристо и вздрогнул, почувствовав, что эта рука холодна и спокойна.
- Ах, граф, - сказал он, - его отец так его любит!

- Только не говорите мне этого! -воскликнул Монте-Кристо, в первый раз обнаруживая, что он тоже может испытывать гнев. - А то я убью его не сразу!»

 

Око за око.
Мерой за меру.
Совесть моя - чиста.
Завтра к барьеру.
Выжить Альберу
Шанс - лишь один из ста.

Боже, Ты Сам меня сделал всесильным,
Недругам на беду.
Если не прав я - грехи отпусти мне,
Но не мешай суду.

Завтра - на крыльях моих удача!
Завтра - все стрелы в цель!
Пусть, умирая, богатый мальчик
Думает об отце.

Это не мщенье, а воздаянье.
Похороны любви.
Ну, а если Ты ждешь моего покаянья -
Попробуй, останови!

 

 

XIV

 

Эдмон

«Эдмон, друг мой, не омрачайте тот благородный и чистый образ, навеки запечатленный в моем сердце! Теперь я вижу, что тот, кого я любила, готов стать убийцей моего сына! - Мерседес произнесла эти слова с такой силой горя, с таким отчаяньем, что при звуке этих слов у графа вырвалось рыдание».

 

- Эдмон, извините, - вне всяких приличий, сюда
В слепом материнском безумье без стука ворвалась. -
Эдмон, только вас я любила, любила всегда.
Оставьте мне сына, ужель вам неведома жалость?

Мне этой утраты не вынести, не побороть.
Эдмон, пощадите! Зачем вам слепое отмщенье?
- Молчите! Сейчас и вчера - вас карает Господь,
А я только молния в грозных руках Провиденья.

Молчанье - золото. Что говорить - не знаю.
Все так нескладно - любила и предала.
Чужая любовь, да и я навсегда чужая,
Лишенная понимания и тепла.

Вы, бывший мне Богом, воскресли, чтоб стать убийцей.
Как мало слов и как щеки мои горят...
Да, время жестоко, время меняет лица,
Оно превращает ангелов в дьяволят.

Вы не простили, но что я могу поделать?!
Только одним оправдаться смею сейчас.
Я стала почти старухою в тридцать девять, -
Может быть, оттого, что лишилась вас?

Но граф неприступен и не способен на жалость.
Напрасны слезы и просьбы - пустой порыв.
- И кажется, знаете, видимо, я обозналась...
И мой Эдмон - не вернулся из замка Иф.

Он был благороден, он все мне простил, я верю.
Простил и понял, что ВЕСЬ этот мир – тюрьма,
Где только смерть нам в небо откроет двери.
Что ж вы молчите? Безмолвье сведет с ума!

- Я вам обещаю, что завтра ваш сын не умрет.
А мне… мне теперь уповать на Господнюю милость...
- Эдмон! Ты плачешь?!
- Нет, это тает лед,
В котором сердце мое столько лет томилось…


 XV

 Глупое сердце

                                               « Безумец, зачем в тот день, когда я решил мстить, не вырвал я сердца из своей груди?»


Глупое сердце, горишь ты то местью, то жалостью…
Ну, же! Карай невиновных и грешных щади.
О, если б можно мне пальцами, словно кинжалами,
Вырезать, вырвать тебя из остывшей груди.

То затихаешь, то снова на крики срываешься,
Сколько страданий и сколько невзгод от тебя!
Требуешь казни, а после над мертвыми каешься
И ежечасно твердишь: не могу, не любя.

Непостоянное, словно порхание веера,
Разум слепишь переменчивым ярким огнем.
Глупое сердце, не ты ли отмщенье лелеяло
И о возмездье молило и ночью и днем?!

Ныне, взгляни - с Провиденьем и властью обвенчан я,
Жизни врагов я могу погасить, как свечу.
Что ж ты теперь, как безумное, в панике мечешься,
Глухо стуча: «Не хочу, не хочу, не хочу...».

Памятью горькой, как обручем, ты горло сжало мне!
Раны зажившие заново разбередив.
Жаль, невозможно мне пальцами, словно кинжалами,
Вырезать, вырвать тебя из остывшей груди.


 

XVI

 

Граф

«Что с вами произошло этой ночью, граф?

-То, что произошло с Брутом накануне сражения при Филиппах: я видел призрак… И этот призрак сказал мне, что я достаточно жил на этом свете».

 

Оживает старая боль, как

Призрак, вставший мне на пути.
Столько сил, чтобы выжить, столько,
Чтоб теперь без борьбы уйти.

Слову верный - до исступленья!
В миг истлела моя броня.
Начинается искупленье!
Гайде, больше не жди меня…

Нет, меня удержать не сможет
Блеск твоих испуганных глаз.
Это, видимо, кара Божья
За мою неземную власть.

Успокойся, дурочка, что ты?
Стольких слез я теперь не стою…
И к барьеру, как к эшафоту,
Уходя, молча дверь закрою.

Ты меня удержать не сможешь.
Оставайся, живи, а я...
Это, видимо, кара Божья!
Покаянье! Епитимья!


 

XVII

Гайде

«Проходя по коридору, Монте-Кристо остановился у одной из дверей, и Максимилиану и Эммануэлю, которые, не желая быть нескромными, прошли немного вперед, показалось, что они слышат рыдание и ответный вздох».

От отчаяния и тревоги
Сердце кажется неживым.
Задержать тебя на пороге -
Не пустить! Не отдать другим!

Этой боли предел не ведом,
Час утрат для меня пробил.
Побежать за тобою следом
И держать, сколько хватит сил.

Обнимаю и плачу. Снова
Сотни жал в мою плоть впились.
За НЕЕ умереть готовый,
Бога ради, остановись!

Пощади, ледяной вельможа!
Но мольбы - бесполезный зву к.
Хладнокровно и осторожно
Разомкнешь кольцо моих рук.

Вот и выгорела дотла, вся!
От истерики в теле дрожь.
Продолжаю твердить: «Останься!»
Точно зная, что ты уйдешь.

 

 

XVIII

Дуэль

 

«Я пришел на свиданье со смертью, почти спокойно. Лишь надеясь, что пуля слепа. Может, только ранит? Вот пришел ее сын, так взволнованный. И нестройно его голос нервно звенел в этой сонной рани...»

 

Все решилось, хоть я не просил исхода такого.
Он принес извиненья и замер, ответ ожидая…
А я, так долго не мог припомнить нужного слова.
Целых пять минут, чтобы тихо сказать: «Прощаю».

                               

XIX

Фернан де Морсер


 

«Генерал, запрокинул голову, протянул руки вперед, остановившимся взглядом безмолвно посмотрел на Монте-Кристо; затем, держась за стену, чтобы не упасть, он медленно добрел до двери и вышел, пятясь, испустив один лишь отчаянный душераздирающий крик:

- Эдмон Дантес!»

 

Мерседес, все напрасно - навеки опутан огнем.
Ничего не сбылось, раскололось, разбилось на части.
Ты глаза закрываешь и, знаю, мечтаешь о нем.
Я заставить себя полюбить, к сожаленью, не властен.

На колени встаю и хочу докричать до небес!
Точно знаю, что нет тяжелей испытаний на свете.
Ну, хотя бы на несколько дней - стань моей, Мерседес!
Но ты снова отходишь к окну, ничего не ответив.

Беспощадная совесть разит наяву и во сне.
Эй, Дантес, посмотри, на душе моей тяжкие цепи,
Слышишь, ты победил! Ведь я тоже сгниваю в тюрьме,
В душной камере смертников, в вечном притворстве, как в склепе.

Обезумевший зверь по колено в слезах и крови.
Чувства скованы болью и сердце надето на вертел.
Я пожизненно заперт, я узник ее нелюбви.
Это – хуже, чем ад, осознать, что она меня терпит!

 

 

XX

Свершилось!

 

«Монте-Кристо был бледен, как смерть; он понял, что в своем мщении преступил границы; он понял, что теперь уже не смеет сказать: Бог за меня и со мною».

 

Свершилось!
Ненависть сыта,
Мертва добыча.
Как цифру с белого листа
Из жизни вычел -

Предателей и подлецов.
Но от чего же?
Опять от слез горит лицо.
Помилуй, Боже!

Нам всем платить. Там наверху -
Нам всем сторицей!
Доносчику, клеветнику
И мне, убийце?!


XXI

Покаяние

«Не забывайте в своих молитвах человека, который, подобно сатане, возомнил себя равным Богу и который понял, со всем смирением христианина, что только в руке Божьей высшее могущество и высшая мудрость. Быть может, эти молитвы смягчат раскаянье,
которое я уношу в своем сердце».

 

Я возомнил себя Богом, а стал сатаной.
Считал себя ангелом, но крылья мои черны.
Хочется крикнуть: «Нет, это не со мной!»
Свечи зажечь и не видеть дурные сны.

Тени и призраки всюду, скользят легки.
Зачем молитвы, поклоны? Хоть об пол лбом!
Я даже не в силах вспомнить свои грехи.
Боюсь оглянуться и стать соляным столбом.

От ужаса -
Он отчаянье мне несет…
И от того, что проклятье мое - сбылось!
Разве простым – «Помилуй» - искупишь все?!
Колени, гнитесь! Глаза, не стыдитесь слез!

Все тот же безумный узник, с душой больной.
Лишь только бессонницы стенами на пути.
Так хочется крикнуть - нет, это не со мной,
Это мне снится. Господи, разбуди!

 

 

XXII

Отче наш

 

 

«На глазах Монте-Кристо блеснули две слезы, но они тотчас же исчезли; должно быть, Бог послал за ними ангела, ибо перед лицом Создателя они были много драгоценнее, чем самый роскошный жемчуг Гузерата и Офира».

< font face="Arial"> 

Отче наш, да будет воля Твоя,
Со смиреньем ее приму.
Помоги! О свободе опять молясь,
Погружаюсь в живую тьму.

 

Отче наш, не отвергни, прости,  внемли

Причитаньям волчьей души

Как насущного хлеба прошу любви

Счастья с дочкой Али-паши.

Без разбора все прощены враги.
И в прощенье - неумолим.
Так оставь мне, Боже, мои долги
Как и я - должникам моим.


XXIII

 

Мерседес

 

«Мерседес не видела, как уходил Монте-Криcто, хоть и стояла у окна мансарды, где жил старик Дантес. Глаза ее искали вдали корабль, уносивший ее сына в открытое море. Правда губы ее невольно, чуть слышно шептали: Эдмон... Эдмон...»

 

Дни текут, как вода, - мимо.
В голове лишь одно: «Милый...»
Ослабевшая от истерик,
Я считаю свои потери, им придумываю имена.

Не хочу, не могу одна!
Тьма струилась из лунной чаши,
Сердце выжгла, чтоб стать не вашей.
Ну, а стала вообще ничьей.
И теперь в тишине ночей,
В одиночестве, словно в смерти,
Вы со мной говорить не смейте,
Безразличьем, как взглядом, смерьте,
И уйдите, Господь - Судья…

 

Тень ушедшего корабля

Провожая, крещу глазами

Если б вы мою боль узнали

Мной почти уже осязаем

Обреченности краткий путь

Вдруг осмелиться и шагнуть,
Уд ержаться - не хватит силы,
В голове лишь одно: «Милый…»


 

XXIV

Признание

 

«У меня на свете осталась только ты, Гайде, ты одна привязываешь меня к жизни, ты одна можешь дать мне страдание, ты одна можешь дать мне счастье! Быть может, твоя любовь поможет мне забыть то, что я должен забыть…»

 

Я люблю тебя, Гайде, я
Слишком долго себе не верил.
Но последней любви заря
Открывает сердца, как двери.

Я люблю тебя, Гайде. Жаль
Горьких слез, за меня пролитых.
Вот опять ты свою печаль
Облекаешь в слова молитвы.

Помолись за меня, моли!
Видишь, путь к покаянью долог.
Дымно тлеют грехов угли,
Но тебе и такой я дорог.

Призрак прошлого восстает,
Жизнь становится грузом лишним.
Но… я люблю тебя - вот мое
Оправданье перед Всевышним!


 

XXV

Ждать и надеяться

 

«Никогда не забывайте, что, пока не настанет день, когда Господь отдернет перед человеком завесу будущего, вся человеческая мудрость будет заключена в двух словах: ждать и надеяться».

 

Ждать и надеяться - в этом вся мудрость земли.
Первая заповедь всем, кто пока еще дышит.
В гавань забытую снова войдут корабли.
Полночь прогнав, солнце золотом вымоет крыши.

В темных застенках, в плену кандалов и измен,
Губы кусая и зубы сжимая до хруста,
Ждать и надеяться, что водопад перемен
Жизнь, как песчинку, направит на новое русло.

К небу молитва простая летит, горяча,
Чтоб до тех пор, пока боль эта новой не сменится,
Ждать и надеяться, веруя и не ропща.
Падать, вставать, но по-прежнему - ждать и надеяться!

 

 

 

 

Copyright © 2005